На Международной книжной ярмарке интеллектуальной литературы Non/fiction–20 писатель Денис Драгунский представлял свою новую книгу «Автопортрет неизвестного». И вдруг, что называется, из зала, прозвучал вопрос: «А какое отношение имеет к вам детский писатель Виктор Драгунский?». «Это мой отец», – коротко ответил Денис Викторович и попросил задать следующий вопрос. С обсуждения этого казуса и началось интервью:
Грустно слышать вопросы про писателя Виктора Драгунского – однофамильца?
И грустно, и обидно, и не только потому, что речь о моем отце. Виктор Драгунский – удивительный детский писатель, открывший родителям мир их же детей. Он показал настоящих детей, не придуманных пионеров, которые всегда ходят в отутюженной пионерской форме, а реальных мальчишек и девчонок, занятых своими детскими делами.
А вообще, сравнивают ли вас с отцом?
Когда-то я дружил с писательницей Викторией Токаревой, и она мне говорила: «Какой ты несчастный человек! Откроют книгу – написано «Денис Драгунский». Сразу скажут: «А-а! Ну, понятно, сын писателя. Конечно, хорошо, но не то». Так что тебе очень сильно придется доказывать свое право писать». И мой друг Дмитрий Быков писал, что вот, мол, Денис Драгунский пишет не хуже, чем его отец. Не уверен, что это так. Из-за сравнения с отцом, которое надо мной висело всегда, я, наверное, долго и не начинал писать, так как, если сказать откровенно, побаивался этих сравнений. Писателем-профессионалом, который пишет рассказы, я стал очень поздно, а если точнее, в 2009 году, когда мне уже было 59 лет.
Это тот самый случай, когда вместе с пеной из корыта выплескивают и младенца, который там сидит? Ругают эпоху, значит, все, что в ней было, – плохое.
Ну принято считать, что при тоталитарном режиме не было хорошей литературы, ни для взрослых, ни для детей. То есть она была, но ее не издавали. А издавали значит, плохие книжки. Но есть и другая крайность: когда меня спрашивают, а правда, что это я вытворял то, про что писал мой отец? Выбрасывал в окно манную кашу на шляпы прохожих и т.д.? Отвечаю, мальчик Дениска – это не я, а мой отец, его фантазии, чувства и переживания. Неужели вы думаете, что мальчик семи лет мог так складно рассказывать вам о своих чувствах?! От меня – всего лишь имя, не более того. В общем, все «Денискины рассказы» – это папины представления о том, как мыслит ребенок семи-восьми лет.
В застойное время было много чего разного – и плохого, и хорошего...
Я люблю то время. Оно мое. 70-е годы я чувствую своим временем больше всего. Я 1950-го года рождения. В 70-х мне было 20, тогда я учился в университете, пошел на интересную работу, тогда я женился, у меня появился ребенок. Я был активен, энергичен, общался с огромным количество интересных людей из предыдущего поколения, которых застал. И с моими ровесниками, с которыми я общаюсь и теперь. Они тоже стали интересными, значительными в человеческом смысле людьми. О любом времени сложно судить. Застойные времена и СССР – это бесплатное здравоохранение, образование, жилье, дешевые продукты, низкая квартплата. За это приходилось платить – несвободой, цензурой, закрытыми границами, одинаковой маленькой зарплатой, репрессиями. Советский Союз, как и любой режим, надо принимать целиком. Если ты принимаешь гитлеровский нацизм, то ты должен принимать и Освенцим с Бухенвальдом. А если ты принимаешь Советский Союз, то ты должен принимать и ГУЛАГ, и нищету, и беспаспортных колхозников. Потому что все получается вместе, в комплексе. Как овощной салат в ресторане, там есть и твои любимые огурцы, и нелюбимая редиска.
То время – мое время. Но и теперешнее время – мое. И оно тоже очень интересное.
Ваш последний роман «Автопортрет неизвестного» написан и про те времена, и про нынешние. Почему Вы решили их объединить?
Я не зацикливаюсь на времени, но другой человек может сказать, что зацикливаюсь, потому что из моих рассказов больше половины посвящены именно тому времени.
Я написал роман про квартиру в сталинском доме, которая сначала принадлежала академику, потом художнику, затем министру, от него перешла к его сыну – ученому, начальнику секретной лаборатории. Теперь квартиру купил, скажем так, полуолигарх. И вот жена этого полуолигарха, молодая женщина с писательскими амбициями пытается распутать историю этой квартиры и пишет что-то подобное роману. Работает она не одна, с помощником. У меня получилась книга про то, как начинающая писательница и ее редактор пытаются разобраться, что же за жизнь была раньше: какие люди жили и как жили. И вот они находят Атлантиду, которая погрузилась на дно. Они к ней «подплывают», смотрят и в конце концов понимают, что ничего не понимают. Вот эта Атлантида-СССР уже совсем потонула, и такой жизни уже никогда не будет в нашей стране.
Эта книга написана на основе ваших воспоминаний?
Текст вырос из заметок, отчасти из впечатлений моей юности, потому что я общался с людьми, которые описаны там, точнее со вторым поколением этих людей. Из моих заметок про этих людей. Уже на полном ходу написания романа, стал рыться в старых папках, привезенных с другой квартиры, и нашел там наброски, датированные 1986 годом. Но будет не правдой сказать, что я эту книжку писал 30 лет. Это совсем не так. Я ее писал год, чуть поменьше, но воспоминания о какой-то той жизни были. Сначала роман был больше, а потом я многое сократил.
Зачем?
Перечитал и понял, что там много утомительных жизненный подробностей. Описания каких-то интриг, слишком подробные описания переживаний героев. Читатель не сможет все в один момент проглотить. Чтоб книга совсем не разъезжалась, я сделал ее компактнее. К тому же, я человек немолодой, пора думать и о наследниках, надо же и им что-то оставить для работы. Когда они будут публиковать мое полное собрание сочинений, то пусть сделают том черновиков и вариантов к этому роману. Там еще можно и том комментариев собрать. Ведь у многих героев есть живые прототипы, вот и надо объяснить, кто и что.
Сложно вычеркивать свои же слова?
Сокращаю я с легкостью. Я умею сокращать. Я же пишу короткие рассказу. Очень короткие на две странички. Это моя профессия. Когда пишешь очень короткие рассказы, то выпиливаешь маленьким напильничком по слову, по предлогу, чтобы вещь была упругой. Я отчасти даже люблю сокращать. Это гораздо интереснее, чем разгонять текст.
Когда читаешь ваши короткие рассказы, то хочется, чтобы они были длинными.
Более того, я знаю, что некоторые мои короткие рассказы могут быть толстыми романами. Но когда я писал «Автопортрет неизвестного», все время думал, ну зачем я так много слов пишу. Ведь все можно на трех страницах уложить. И все будет интересно. Но большая форма хороша, в отличии от маленькой тем, что там можно что-то описать. Какое-то дыхание придать тексту. Не превращать его в таблетку, которую просто глотаешь и все. Есть и лекарство, которое надо сначала растворить в воде и только потом выпить. Некоторые книги должны быть как блюдо огромное, где можно сначала отъесть с одного края, потом с другого.
Не смените теперь амплуа? Не станете писать только длинные романы?
Может я теперь и впал в зависимость от длинной прозы. Недавно к собственному удивлению написал пару довольно длинных рассказов. Один совсем длинный, на печатный лист почти, на 30 тыс. знаков. И сейчас работаю еще над одной вещью со смешным названием «Мужчины женщин Сергея Петровича и их женщины». Есть человек, у которого жена и любовница, у них тоже кто-то есть. И вот действие ветвится в рассказах, а потом замыкается, то есть каждый эпизод – отдельная новелла. Человек, который мелькает в одном рассказе, в другом оказывается главным героем. Мне это очень нравится. Главное, чтоб хотелось писать. Я получаю огромное удовольствие от самого процесса сочинения. У меня есть в плане длинная книжка, про мужа и жену, и их двоих детей. С 4 персонажами, наше время, конец второго десятилетия XXI века.
Семейный роман будет?
В каком-то смысле ее можно будет назвать семейным романом. Как и «Автопортрет неизвестного». Здесь много семейных разных штучек. Есть свадьбы, романы, измены, незаконные дети, новые свадьбы. И даже тайны рождения. Чей на самом деле сын этот главный герой? Но ни одна книга не может быть только семейным романом. Автопортрет неизвестного» – тоже одновременно и социальный, и психологический роман, и политический роман, и исторический. Там же Сталин действует: описан его ночной многочасовой разговор с министром, живущем в той самой квартире. Разумеется, это и любовный роман тоже, там много любви, и романтической, и плотской – какой хотите. Книга состоит из двух больших частей. Про одну семью большую и про другую. Пролог, эпилог, интерлюдии – пять глав больших. Это книжка про любовь трех человек к одной женщине, как потом выясняется. Интересная книжка. Смешно, когда так говорит сам автор.
А сложно описывать наше время? Говорят, что оно бесформенное, аморфное, его трудно уловить.
Любое время сложно зафиксировать. Тем, кто писал в 30-е годы было трудно писать про 30-е, в 50 годы – про 50-е и т.д. Трудно зафиксировать, что сейчас происходит, сию минуту. Те два длинных рассказа, которые я написал, тоже про наше время, со всеми приметами, что здесь и сейчас происходит. Мне приятно писать про настоящее время. Отговориться, что время трудно поймать, проще простого. Но на самом деле ты сообщаешь всем, что у тебя не хватает способностей. Чтоб человеку написать исторический роман, нужно войти в материал, смотреть архив, нужно кучу вещей понять и перебрать, тогда ощутишь аромат эпохи. Трудоемко – да, трудно – никаких объективных нет предпосылок. Только субъективные – желание, твои собственные возможности.
А как быть с тем, что люди, моложе 20 лет, больших романов не читают?
Никак. По доброй воле до 20 лет никто романов не читает. И заставлять – дело безнадежное. Не станут, хоть на голову встань. А вот после 25 лет может быть и станут. Роман должен быть прежде всего искренним. Человек должен писать о себе. О своих переживания, чувствах, он не должен стараться кому-то понравится. Он должен решать свои личные психологические проблемы, или какие-то другие проблемы, но свои. И должен делать это страстно, чтобы перо дымилось, когда водишь по бумаге. А попадет он в десятку читаемых, не попадет, это уже лотерея.
Сейчас все больше говорят о том, что в писательском деле важнее труд, а не вдохновение.
Этот труд и есть вдохновение. Без него невозможно описывать, что там на Шенграбенском сражении происходило, если брать огромный роман «Война и мир». Без труда нет и вдохновения. Это касается не только художественного труда. У Солженицына в «Одном дне Ивана Денисовича» описано, как вдохновенно герой кладет шлакоблоки и не может остановиться. Хотя он заключенный, в лагере… мороз… но не может остановиться. А потом догоняет свою колонну, боится, что опоздает. В любом труде есть вдохновение. Если труд не вдохновение – это ярмо, занудство, рабство и скука.
Людмила Привизенцева
