«Все ценное должно быть оплачено напряжением мысли». Алексей Макушинский о своей новой книге

В июне национальная литературная премия «Большая книга» огласила список лучших книг 2019–2020 годов. Победителей назовут осенью, в том числе и тех, за кого проголосовали читатели. На сайте генерального партнера народного голосования и читательском сервисе LiveLib все отобранные произведения можно прочесть онлайн. Zond News предлагает читателям серию коротких интервью с их авторами. Первым представил свою книгу «Предместье мысли. Философические прогулки» писатель Алексей Макушинский.

ZN: Алексей Анатольевич, как и когда появился замысел такой необычной для нашего времени книги?

Алексей Макушинский: 29 марта 2017 я решил проделать путь по парижским предместьям из Кламара в Мёдон: от того дома, где в эмиграции жил Николай Александрович Бердяев, до того, где в 1920-е и 1930-е годы жил его друг – философ-неотомист Жак Маритен. Бердяев был огромным открытием моей юности, и я навсегда сохранил любовь к нему при всех последующих расхождениях. Я еще не дошел до конца пути, как уже задумал написать эту книгу. В ту пору я заканчивал предыдущую – «Остановленный мир», – но сразу принялся собирать материал, читать и перечитывать разные вещи и для новой книги тоже. Прочесть пришлось довольно много, я ведь говорю здесь о многих людях и авторах (среди них такие не очень хорошо известные в России писатели, как тот же Маритен, как Леон Блуа и Шарль Пеги), описываю свои впечатления, и вместе с тем пытаюсь сформулировать в очень вольной форме наиболее важные для меня мысли. Собственно, это мое первое приближение к некоей «философской прозе». В какой-то момент мне предложили прочитать пару лекций в Москве, в «Высшей школе экономики», на интересующую меня тему. Я выбрал тему, связанную с моей книгой, и решил поговорить о Льве Шестове, ближайшем друге Бердяева, «учениках» Шестова – Бенжамене Фондане и Рахили Беспаловой, – а также об Альбере Камю, на которого и сам Шестов, и его ученики оказали немалое влияние. В России все знают Льва Шестова, во всем мире знают Камю. Но Фондана и Беспалову и в России, и за ее пределами знают очень плохо или не знают совсем. Наверное, там, где я говорю о Камю, я ближе всего подхожу к своим собственным мыслям. В общем, все это закружилось во мне как некий хоровод, и вот получилась та книга, которая получилась. С некоторыми перерывами я писал ее в течение 2018 и первой половины 2019 года, закончил в августе 2019 года, все в том же Париже. Затрудняюсь определить ее жанр. Это и эссе, и воспоминания, и немного исповедь, и то, что теперь иногда называют «травелог»1, и философская проза, и, если угодно, роман. Во всяком случае, когда критики это называют романом, я не возражаю. Наоборот, мне это нравится. Но, разумеется, это роман в очень нетрадиционном смысле слова. 

Какое из мест в вашем произведении вам самому нравится больше всего?

Таких мест несколько. Например, то, где я рассказываю, опираясь на воспоминания Раисы Маритен, жены Жака Маритена, как они в юности, в 1901 или 1902 году, еще студентами Сорбонны, шли по парижскому «Саду растений», Jardin des Plantes (который на самом деле и сад животных тоже) и в какое-то мгновение приняли для себя решение, что они или обретут истину или покончат с собой. Это решение потом привело их в лоно католической церкви. А им навстречу (так я это представляю себе) шел тоже еще совсем молодой Райнер Мария Рильке, только что приехавший в Париж писать книгу о Родене. Роден посоветовал ему как можно чаще ходить в этот сад растений (он же сад животных), поскольку-де ничто так не развивает нашу способность видеть мир, как наблюдение за зверьми. Рильке (я себе представляю так) идет прямо к клетке с пантерой, чтобы написать о ней стихотворение – одно из самых знаменитых немецких стихотворений 20 века. А по другой аллее идут две юные русские дамы в длинных платьях и с парасольками – будущая жена Бердяева, Лидия, и ее сестра Евгения. Они обе тоже слушают лекции в Сорбонне и учатся скульптуре (не у Родена). А сам Бердяев, с которым они еще не знакомы, в это время еще отбывает свою вологодскую ссылку. И никто из них не знает, как в дальнейшем сложится их жизнь. А где-то между ними, в другом времени, но в том же месте, иду я сам – и выхожу к Сене и наблюдаю за людьми, которые танцуют танго на берегу. И этот танец есть как бы танец самой моей книги, всех ее тем, мыслей и персонажей...

Кого из ваших коллег-соперников по «Большой книге» вы бы выделили?

Я читал роман Евгения Чижова «Перевод с подстрочника». Собственно, мы с ним вместе уже были в списке финалистов «Большой книги». Теперь собираюсь прочесть его новую книгу. А начну чтение финалистов, пожалуй, с книги Григория Аросева и Евгения Кремчукова «Деление на ночь». Что еще сказать? Когда-то давно мне нравились ранние «смешные» стихи Тимура Кибирова (вроде его стихов на смерть очередного генсека или поэмы о колбасе); то, что он публиковал потом, нравилось уже меньше. С его прозой я не знаком. Собираюсь теперь познакомиться.

Как вы представляете себе вашего читателя?

Никак. Я никогда не представляю себе никакого читателя, когда пишу. Я даже не очень понимаю, как это можно делать. То есть как можно писать и при этом представлять себе кого бы то ни было. Книги пишутся для всех... кто пожелает их прочесть. Сосна на горном склоне тоже растет не для кого-то и для чего-то, а просто растет – и она открыта всем взорам, всем людям, всему нашему восхищению или всему нашему равнодушию. Я пишу в силу внутренней потребности, неизбежности, невозможности не написать то, что пишу. Кажется, Набоков говорит в одном интервью, что пишет книги, чтобы от них отделаться. Это очень правильно. Вы ввязываетесь в сражение, по-наполеоновски – отступать уже поздно. Можно выиграть или проиграть. Но вы уже сражаетесь. Или вы заходите в лес. Вы посмотрели на карту и знаете, что можно сделать круг и выйти в том же месте, где вы вошли. Сначала еще можно вернуться. Но азарт вас подталкивает, и довольно скоро, даже если вам кажется, что вы заблудились, вы понимаете, что не вернетесь, что пройдете весь путь до конца... или до начала, будь что будет. Но в Вашем вопросе мне слышится намек на трудность моих текстов. Что ж, я в этом ничего плохого не вижу. «Все прекрасное так же трудно, как и редко», – говорит Спиноза (шучу). А Поль Валери (один из самых важных для меня писателей на этой земле) говорил, что в юности все, что давалось ему легко, было ему безразлично и даже враждебно. Я это прекрасно понимаю. Конечно, с годами мы смягчаемся, но я по-прежнему считаю, что все ценное должно быть оплачено усилием, трудом, вниманием, сосредоточенностью, напряжением мысли... и другими прекрасными свойствами человеческого ума, которые тоже нам даром не даются, но которые мы вольны развивать в себе.

Предместья мысли. Философическая прогулка – Москва, «Эксмо», 2020 г.

1 Травелог – общий для многих видов искусств жанр, синтезирующий опыт путешествия. В литературе вырос из путевых заметок. См. «Сентиментальное путешествие по Франции и Италии» Лоренса Стерна.

фото – архив Алексея Макушинского.

В следующий раз на вопросы ZN ответит Дина Рубина.