«Старое доброе и смешное». Довлатов в Студии Театрального Искусства

Сергей Женовач поставил спектакль «Заповедник» по повести Сергея Довлатова и стихотворениям Пушкина.

«Ну, сходите на Женовача», – принято советовать неискушенным знакомым, ощутившим внезапную потребность в театре, без риска лишиться их доверия.

Тринадцать лет Студии Театрального Искусства прошли незаметно. Ныне – это прославленный театр всех оттенков хорошего вкуса. И вот мы уже наблюдаем, как в его ряды заступает новое поколение актеров – выпуска 2017. Спектакль «Заповедник» сработан, за небольшим исключением, молодыми силами, во многом – ради них, и, пожалуй, именно в этом стоит искать его оправдание…

В инсценировке прозы «женовачи» чувствуют себя как дома. А Сергей Довлатов – замечательный писатель, который после «Петушков» Ерофеева прямо просился на сцену бывшей Алексеевской фабрики. В постановке, по-видимому, руководствовались неоспоримой истиной: Довлатов – это смешно. Причем не просто смешно, а смешно каждую секунду. А когда все же немножко грустно – то тем более смешно. На протяжении довольно долгого спектакля, зал в потрясающем единодушии качается на волнах гомерических спазмов. И слышится в смехе том, прежде всего, коллективное торжество узнавания, сплачивающего поколения, помнящих «совок», и увлекающего за собой новые – тех, кто не застал, но всё равно узнал и возлюбил своё узнавание. В этом самом винтажном театре Москвы, где царит такая вязкая теплота грамотно стилизованной были, любят и умеют сглаживать все противоречия. Например, текста и жеста или двух разных эпох.

Представление, по местной традиции, начинается не на сцене, а в фойе. На входе вас встречает ядовито-желтая цистерна-прицеп с огромной трафаретной надписью «Вино виноградное», за ней восседает корпулентная жрица общепита, которая за 150 р. разливает «суррогат» по граненым стаканам. Здесь же можно посмотреть на проекторе официозную хронику застойных лет. Этот своеобразный эпиграф напоминает: повесть Довлатова – колоритная часть доброго совдеповского мифа.

В зал вы должны проследовать с остывающей улыбкой снисходительного восторга от встречи с прошлым. С прошлым законсервированным, которое запомнилось в неопасных своих образчиках, чей ностальгический потенциал сегодня годится, дай бог, на конвейерное воспроизводство дизайнерских мемов.

Художник Александр Боровский, не изменяющий конструктивному лаконизму, создал две площадки, по факту – навёл два моста. Первый, нечто вроде речного пирса, перпендикулярно пересекает весь планшет сцены от задника к просцениуму, другой горбатой дугой над ним соединяет кулисы. Остальная пустота сцены, условно означающая водное пространство, подчеркивает одиночество и исповедальную откровенность протагониста Бориса Алиханова в исполнении Сергея Качанова, как транслятора текста повести. Весь спектакль он пребывает на самом краю «пирса», где между зрителем и актером плещется крошечная заводь.

Освежающее (но и несколько пугающее) присутствие настоящей воды можно трактовать по-разному. Из этой искусственной проруби герои периодически достают бутылки водки, туда же и отправляют опорожненные. Сергей Качанов каждый из двух актов начинает с того, что, распластавшись на краю пирса, очень русским, полным неприхотливого отчаяния, жестом, увлажняет себе голову. Он – единственный, кто пьет, не пьянея. Классический эвфемизм «вода жизни» тем самым материализуется буквально: водка как источник существования и вдохновения, неисчерпаемая как река и измеряемая в сопоставимых объемах. В «Заповеднике» пьют постоянно, при этом каждый акт возлияния преподносится широким мазком самодостаточного аттракциона, в каком бы численном составе он не свершался; белая бежит во стакан, секунда задумчивости, молчаливое «ну будем», тот самый звон, горькая гримаса – как по учебнику. Размеренный ритм непреходящего пития честно воплощает самый яркий лейтмотив повести. В контексте постановки этому есть концептуальное оправдание. Женовачи, как они умеют, крайне учтиво отнеслись к литературе. Ей отведена главная роль. Текст струится практически в чистом виде, не замыкая актеров рамками диалогов и условностями жизнеподобия. По сути, все, что герои делают «физически» – это пьют (и курят). Таков, по мнению создателей, внешний абрис субъективного довлатовского мира, бездействующего – ибо делать нечего – оттого и спивающегося. Жест опрокидывания стакана метонимично вбирает в себя весь подтекст об изломанных судьбах и безысходности. Но какой-то наивностью со сцены выглядит типичность его исполнения, как будто люди просто радуются поводу поиграть в нелепых алкоголиков, заливающих горе. Лишь в сцене с майором Беляевым, который пьет как бы между делом, совершая ритуал по велению социальной привычки, «синяя тема» срабатывает гармонично – как басовое сопровождение основной мелодии.

«Заповедник», да и вообще весь Довлатов – самый удачный материал для сторителлинга, жанра краеугольного для СТИ. Доступный и непосредственный, Довлатов-Алиханов-Качанов, в подвернутых джинсах и кожанке, в интимном разговоре со зрителем играет не персонаж, а субъекта прямой речи. Процесс умерщвления в себе актера, однако, обнажает свои швы. Как бы ни подавался Качанов в партер и часто, будто бы в проброс, ни начинал очередную фразу доверительным «знаете…» – ощущения слияния с текстом не возникает, рассказчика он больше имитирует, нежели является им. Более того, в смешных моментах, из коих роль состоит на девяносто процентов, актер слишком навязчиво напоминает концертирующего сатирика старой школы, интонационно акцентирующего всякую соль, как будто страхуясь от неуспеха шутки.

Что же касается серьезных эпизодов, то с ними женовачи справляются привычной методой – включают многозначительный индифферент читки, предоставляя зрителю самому насыщать услышанное какой-угодно эмоцией. Такой момент, фактически, один – разговор Алиханова с женой перед её отъездом.

Логика существования остальных образов также вполне привычна для театра. Все они: работницы открытого музея, старые знакомые и собутыльники – продукты нарративного сознания Алиханова, в лице которых мы наблюдаем россыпь колоритных субъектов. В них-то (за тремя исключениями) и нашла свои звездные роли новая поросль курса Женовача. По замыслу две группы, разделенные по гендерному принципу, прикреплены каждая к своему мосту: девушки на верхнем мосту. Каждый акт отведен по-очереди своему полу: начинают молодые люди. Но что объединяет и тех, и других – так это крайняя степень гротеска в работе над ролями. Со всем бесстыдством юного лицедейского запала вчерашние студенты справляют торжество характерности, переводя трагическую в сущности повесть в парадигму полу-капустного драм-фельетона.

Уже в афише за членами однополых ансамблей закрепляются амплуа (стилизованная условность комедии), сформулированные с разной степенью конкретности. От «девушки с турбазы» и «соседа Михала Иваныча» до «методиста с неуловимо плохой фигурой, с запущенным лицом без дефектов» и «гения чистого познания». Однако, реальные личные темы с этими инструкциями связаны номинально. Задача каждого актера состояла в нахождении наиболее острого контура собственной личины. Ансамблей в привычном смысле здесь нет, и роль спайки обеих групп выполняет нехитрое механическое мизансценирование. Молодые люди, единожды собравшись в симметричную скульптурную группу вокруг Качанова-Алиханова, по очереди вспыхивают нарезанными из текста «экспромтами». Сосед Толик (Александр Медведев) и «добрый, бестолковый» Михаил (Дмитрий Матвеев), конечно, никакие не советские алкаши, а обыкновенная современная гопота, даром что текст из другого времени. Ленинградский экскурсовод Стасик Потоцкий (Александр Николаев) – очевидный хипстер (аллюзия явно сознательна), солирующий в какой-то странной, изломанной эксцентрике испуга. Добивает весь зал карикатурная субтильность Володи Митрофанова (Лев Коткин).

Женская линия более ощутима. В изображении служительниц культа Пушкина, актрисы с большой любовью передают гипертрофированную природу советской женственности. Во главе со «старшими» Ольгой Калашниковой (хранительнице музэя) и Анастасией Имамовой (методисткой) девицы отыгрывают старый комический штамп синих чулков – работниц культурной институции. И делают это с великим задором. Угловатые филокартистки, выспренние обожательницы поэзии, приносящие в жертву мраморной памяти гения свою затянутую в пучок соблазнительность – вместе они образуют хор этаких монахинь-экскурсоводов. Временами демонстрируют филигранно отрепетированное сентиментальное многоголосье. С экстатическим пафосом молитв зачитывают стихи солнца русской поэзии, обильно разбавляющие партитуру довлатовского текста. Всегда на публику, оставаясь верными общему стилю. У исполнительниц, в отличие от их коллег, есть общая сверхзадача – они всеми силами, до границ пристойности, плетут тему женской неудовлетворенности, само собой – к безумному восторгу зала. По сути, как таковой спектакль, начинается со второго акта – с появлением женской части труппы, когда читка в «карнавальных полумасках» приобретает образ самодостаточного действия. И пускай строгая актерская взыскательность здесь могла бы засмущаться откровенной эстрадности приемов, главное, что тут смеются не исключительно над текстом Довлатова.

«Заповедник» – типичное творение Студии Театрального Искусства. Ладно сработанный, он в своих эстетических амбициях абсолютно корректен. Послушно следует букве довлатовского текста, безапелляционно отдавая ему флагманские права на послание, обращенное к зрителю, лишь расцвечивая его штрихами комментирующей фантазии.

Новые, полноценные театральные смыслы отсутствуют. Более того, как-то незаметно смешиваются и те, что наличествовали в самой повести. Безраздельно царит второстепенный мотив не-встречи полов, смачно пережевывающий стереотипную притчу о том, чего, как известно, не было в СССР. Безграничная ирония Довлатова, не минующая и самого рассказчика, на сцене перекодирована в сатиру на всех, с кем он сталкивается (кроме жены Татьяны). В этом спектакле – Довлатов уже экзотика, и языковая и содержательная, над которой можно весело посмеяться без связи с современностью и вечностью. И даже резонирующая вдруг тема эмигрантской дилеммы благополучно тонет в потоках материальной и словесной водки и смеха. Особое обаяние диссидентского трагифарса в спектакле пластически не выявлено и лишь подразумевается в подкорке слов. Театр пытается смешить, не подозревая, что без них у Довлатова это получается лучше.

Вопрос возникает скорее к зрителю: насколько близко тот должен быть знаком с первоисточником? Если он перечитал Довлатова накануне, то ничего неожиданного и сверхнового он тут не найдет, кроме ярких, но случайных иллюстраций. Получается, что «Заповедник» Женовача в каком-то смысле призван подменить собой повесть Довлатова, выполняя роль своеобразной аудиовизуальной книги.

Москвичи любят СТИ за добротную труппу, порядочность и отказ от голого служения моде. Пуская мы увидели очередную спекуляцию классикой, зато не такую, которая в ущерб последней богатила сомнительную режиссерскую амбициозность или же расписалась в полном отсутствии оной. Сегодня на отечественной сцене это умеют делать далеко не все, хотя, казалось бы, чего проще… Не модно это.