В МДТ долгожданная премьера – спектакль «Братья Карамазовы», который репетировался более 4 лет. Многонаселенный роман в сценической версии Льва Додина превратился в историю 7 героев, каждый из которых – вместе с Катериной Ивановной и Грушенькой – является частью одной большой семьи Карамазовых. Сюжет разворачивается в сознании Алеши и, скорее всего, оказывается воспоминанием: герой словно ныряет в беснующийся омут человеческих страстей, на время выпадая из своего одинокого и цельного существования, проверяя крепость своей веры в миру. Минимализм декораций, сдержанность существования артистов и линейность выстроенных в ряд стульев сталкивается с бурей человеческих эмоций и ярким, объемным, точным словом Достоевского, наполняя спектакль изломленным и, опять же, очень противоречивым темпоритмом.
Сценография Александра Боровского пустынна и концептуальна: стена с прожекторами вначале шириться и раздвигается, создавая условные декорации жизни человека или пространство мысли Алеши Карамазова, а в конце спектакля возвращается на свое место, раздавив героев или нивелировав рефлексию Алеши. Сжимающие тиски времени, событий, собственная полярность и невероятная жажда жизни, граничащая с жадностью, не оставляют человеку возможность почувствовать свободу: герои пожирают друг друга, и себя в первую очередь, привычно, чувственно-сладострастно растворяясь в пучине мучительных наслаждений. В сцене искушения Алеша тоже делает прыжок в неизведанное – общение с порочным миром откладывает на него отпечаток. Он начинает больше понимать про себя, признает, что ему тяжело с людьми и любовь вообще, в целом, гораздо проще любви к конкретному человеку. Удерживать хрупкую идеалистичную любовь, которая не подтверждается никакими фактами, довольно непросто. А жизнь предоставляет множество фактов, который разрушают самые святые помыслы…
Важно, что в сценической версии Льва Додина Алеша не оказывается положительным персонажем, который имеет единственно верный взгляд на мир: его впечатлительный ум и душа, к которой как к ангелу на земле апеллируют герои, с трудом справляется с тяжелой нагрузкой: он пытается распутать противоречивый клубок отношений, приходя к мысли, что никто никого не любит так, как заведовал Христос. «А ты любишь кого-то такой любовью?», – спрашивают у него, и он не может ответить утвердительно. Евгений Санников играет чуткого, на физиологическом уровне тонко чувствующего неправду персонажа, который никого не оценивает, но при этом является зеркалом поступков других. Он пытается понять своих близких, собирая в своем сознании их вместе, но семейная идиллия не возникает: даже в его воображении они бьются и сталкиваются, физически находясь предельно близко, но духовно – абсолютно далеко. Конечно, эпицентром первого акта оказывается прочитанная заметка о Федоре Карамазове и его связи с прокаженной. В этой сцене открыто проявляются все, отец просит прощения у детей, видя их перед собой. На лице Алеши отображается боль от низости падения отца, при этом иступленная попытка оправдать человека.
Меч правосудия оказывается в руках курицы – Смердяков произносит обличительное слово персонажам, обвиняя их в преувеличенной гордости и сосредоточенности на собственных желаниях. Поиск убийцы отца оборачивается пониманием, что все герои каким-то образом являются виноватыми в этом событии – Иван чувствует, что своим отсутствием усилил конфликт между Митей и отцом, женщины понимают, что своими поступками подтолкнули к трагической развязке, Митя осознает, что его испепеляющее желание смерти породило ее, Алеша понимает, что его вера не может остановить вселенское зло. Смердяков трезво и точно указывает, что, напитавшись этим воздухом ненависти, он разрешил так воспеваемый всеми конфликт, доведя его до логического конца. Смердяков Олега Рязанцева – низок, хитер, чувствителен и озлоблен на мир – история его существования, рассказанная им самим, становится одной из самых волнующих сцен спектакля, вклиниваясь и расширяя тему о брошенных детях. Герой имеет изворотливый ум и свою философскую доктрину самосохранения, привыкший все время бороться за свою жизнь. Артист искренне и с болью сыграл покорёженного жизнью человека, желающего совершить поступок и почувствовать себя близким своим братьям и сестрам.
А брошенные и одинокие в спектакле все, включая женщин, настоящих сестер по духу Карамазовым. Трезво и колко комментирующие события Алеша и Иван, чувственно проявляющийся, мятежный Митя, впитывающий как губка Смердяков, из газет узнают о неблаговидных поступках и даже смерти своего отца, такого далекого и непонятного для них. Все они – дети – образчики отсутствия духовного единства, дети, выросшие без отцовской ласки и внимания. В желании убийства отца они обрели какую-то общность, которая после свершения самого акта оказалась пустой и несостоятельной. Каждый, помимо детских обид не любил в Федоре Карамазове самого себя, но оказалось, что вся боль и ненависть, прожигающие сердце, осталась на месте и после гибели мучителя. Игорь Иванов в роли Федора Карамазова замечателен в своей неприкаянности, озлобленности, раздвоенности – он стремится и дальше получать удовольствие от жизни, но за все нужно платить. Полный энергии и желания достигать всех своих целей – он главный аккумулятор карамазовского мира, как змея кусает самого себя за хвост: истребляя детей своим невниманием, он уничтожает самого себя.
Иван Станислава Никольского – энциклопедичный и заостряющий мысли герой, на первый взгляд – самый разумный человек в истории. Но постепенно наивный зритель, незнакомый с романом, понимает, что его ироничное и точное восприятие действительности граничит с истерией и еще большей неприкаянностью, чем та, которой веет от Смердякова. Как раненое существо он постоянно твердит себе, что не виновен в смерти отца, истово чувствуя свою вину. Улыбка, так часто появляющаяся на лице героя, постепенно превращается в страшный оскал безумия.
Важно, что все герои одновременно присутствуют на сцене и оценивают происходящие события, которые представлены режиссером в одной стройной последовательности. Для них всех одинаково важно происходящее в жизни каждого другого, все события встраиваются в одно семантическое и коммуникативное поле, где все абсолютно взаимосвязано. Интересны не события, а то, как проявляются в них персонажи – Лев Додин ткет полотно психологического театра, абсолютно убирая все наносное и отвлекающее. Театральность уходит, остается только человек и его бьющаяся и пульсирующая жилка мысли, оголенное и жесткое высказывание мастера.
Каждая мысль, как бы ее не развивали, замкнута в мироощущении человека: практически невозможно понять логику другого, да и самого себя. Мысль множится, дробится, герои зеркалят в сознании Алеши, и градус эмоционального накала растет. Мысли тесно в своей коробочке, она стремится взаимодействовать с миром, который отражает. Размыкая пространство одного сознания, она обогащается и преобразуется – это называется жизненный опыт, который и приобретает Алеша, проходя дантовские круги ада.
Мотив побега из мира житейских проблем, из мира российской действительности, увлеченность какой бы то ни было страстью – одновременно попытка забыться и самоопределиться. Разговаривая на вечные и божественные темы, герои пытаются проанализировать существующий миропорядок и найти смысл в своей жизни. «Бог проповедовал свободу», говорит Алеша, «Человеку нужно бессмертие», – спорит Иван, «нет – красота!», – возражает Митя, «нет – сладострастие», – подчеркивает Федор, нет «Жертвенность», – говорит Катерина Ивановна, «нет – мучения», – замыкает спор Груша. А в следующую секунду герои перечеркивают свои домыслы, открывая для себя новые верования.
Отношения Дмитрия, Грушеньки и Катерины Ивановны зеркальны: она видит Бога в Дмитрии, он – в Грушеньке. Каждый герой ищет свой идеал, там, где может. Так и Грушенька (прекрасная работа-прорыв Екатерины Тарасовой) мучит себя несуществующей мечтой, желая обрести то счастье, в которое когда-то поверила. Героиня Екатерины Тарасовой демонически хороша, иступлено-злобно отдается пороку, сознательно толкая себя на еще большие мучения. Образы Катерины Ивановны и Грушеньки взаимоперетекают друг в друга – не только мизансценически, но и внутренне: героини оказываются близнецами по двойственности натуры и скрытому болезненному восприятию действительности. Самоотверженность Катерины оборачивается задетым самолюбием и эгоизмом, распущенность и злоба Грушеньки утонченной святостью.
Образ Катерины Ивановны в исполнении Елизаветы Боярской позволяет широко и полнозвучно представить аристократку, для которой идеализация и самопожертвование оказываются синонимами любви, но тщеславие является главным аккумулятором к действию. Запутавшаяся в собственных желаниях, снедаемая противоречиями и воспевающая свою готовность к жертве героиня практически душит героя своей заботой, и он бежит от ее любви. Митя Игоря Черневича безумно похож на отца – становится страшно от этого визуального двойничества и бесконечного круга порока. Он – провокатор истории, взрывающий миропорядок своей чувственностью и ярчайшим желанием жить. Житейская мудрость, знание женщин наполняет образ обаянием, а такая понятная и человеческая широта души вызывает сочувствие. Живой и томящийся от собственной нелинейности герой – не мученик и не провидец, близкий современности инфантильный человек.
В спектакле много слез и боли, которую герои причиняю себе и испытывают удовольствие: они привыкли так жить. Да и мы зрители, привыкли так жить. Поэтому испуганный, полный ужаса взгляд Алеши – как взгляд чистого ребенка – молниеносно охлаждает наше ухмыляющееся иронии событий сердце и провоцирует мысль, что существует иная логика мышления и иное нравственное, надбытовое восприятие, представление о котором мы давно утеряли. И становится стыдно, что мы так закостенели в своих пороках.
«Ода к радости» Шиллера, которую распевают герои, страстно желающие, чтобы гуманистические идеи о братстве стали реальностью, звучит скорбно. Возможно, Алеше, со своей святостью и светлостью, удастся сохранить веру в человека, и, неся знания о глубине порока, он обогатит мир. Световые лучи Дамира Исмагилова служат точкой фокусировки взгляда Алеши, растерянно наблюдающего мир и создающего в своем воображении таких близких и далеких людей. Прожекторы как кинокамера или глаз Божий отражают ход времени и круговорот жизненного цикла. Поочередно высвечиваются фигуры на сцене, как будто всплывающие перед мысленным взором Алеши, поначалу достаточно линейные, но постепенно обретающие объем и многозвучие. Герои делают попытки обозначить размер величия человека, который колеблется от таракана до Бога и не могут определиться. А Алеша знает, что не это главное: бессмертие в свободе и понимании собственных желаний, гармонии тела и духа, независимости от мира. Обретение свободы – история, к которой Алеша только подходит, только вступает на эту первую ступень понимания мира, выходя из карамазовской преисподней.
Елизавета Ронгинская
фото: Виктор Васильев
