30 ноября и 1 декабря на Новой сцене театра им. Вахтангова представили премьеру спектакля «Легенда о Хромоножке» по пьесе норвежского драматурга Бьёрнстьерне Бьёрнсона «Хульда Хромоножка».
Постановка Владимира Бельдияна (выпускника Мастерской Римаса Туминаса) должна стать частью проекта, который вахтанговцы запускают в связи со столетием театра: «Театральные параллели. Путешествие в четырех частях». Другие постановки: «Дурочка» Лопе де Вега, «Войцек» Георга Бюхнера и «Саломея» Оскара Уайлда. Этот четверной альманах режиссеров-учеников Туминаса будет соответствовать тем странам, чьи сценические и драматургические традиции так или иначе воплотились в творческом наследии Вахтангова. Невольно отметился спектакль и тем, что стал последним произведением композитора Фаустаса Латенаса.
Бьёрнстьерне Бьёрнсон – нобелевский лауреат и один из «четырех великих норвежских писателей» и автор слов норвежского гимна – впервые издал «Хульду Хромоножку» в 1858 году, в одно время с Ибсеном, который опубликовал своих «Воителей в Хельгеланде». Написанные в романтическую эпоху по мотивам национальных легенд, обе пьесы обозначили поворот норвежской литературы к исторической драме, а в общественного сознания – к пробуждению национальной гордости. Вся эта северная экзотика со скальдами, фьордами и конунгами в свое время имела большой успех и у русского читателя-зрителя. Однако в первую очередь скандинавская, в частности норвежская, драма прижилась на отечественной сцене в тех образцах, которые принесла с собой «новая драма», импульс которой задал именно Ибсен («Кукольный дом», «Доктор Стокман», «Строитель Сольнес» «Бранд» и др.). Бьернсон известен нашей сцене куда меньше, во многом потому, что оказался за гранью новейших драматургических трендов.
Нынешнее внимание к «Хромоножке» со стороны Вахтанговского театра – в своем роде тоже экзотика, понимаемая как вызов анахронизму или попытка восстановления некоего баланса величин. Вдобавок пьеса написана стихами, что по меркам современного театра делает её откровенно музейным экспонатом. С другой стороны, высокий градус театральности, взвинченный авторами спектакля, сглаживает до некоторой степени это обстоятельство. Что же вынесли они из трагической истории о хромой Хульде?
История Хульды Хромоножки – этой норвежской Федры или Медеи – помещает в центр мира женский образ такой силы, что мужчины на его фоне оказываются скомпрометированы. И это на легендарной земле свирепых викингов, добродетели которых обязывают их равняться на монолит и несгибаемость фьордов, коими они окружены. Примечательно, что в пьесе женщины выступают реальными двигателями интриги, а не пассивными причинами смертоубийственный страстей. И пламень страсти Хульды и ангельски невинная любовь Сванхильд – равно не оставляют предмету своего соперничества Эйольфу Финсону ни намека на свободу выбора. Неукоснительно соблюдая похоронные обряды, подбивая своих отцов, братьев и возлюбленных к мести, её предотвращению и бегству за море, женщины являются хранителями и того хтонического язычества, замешанного на родовом кровопускании, и того бремени освобождения от него, что несет с собой христианская молитва. В глазах Бьернсона мир, застигнутый кризисным распутьем, сжатый посреди двух эпох и двух равновеликих религиозных мифов (типично скандинавская тема), перекладывает бремя трагического поступка на женщину. В этом отношении «Хульда Хромоножка» максимально феминистская драма, что открывает в ней известный потенциал своевременности.
Эта система антиномий лежит на поверхности, чем и не преминули воспользоваться режиссер Бельдиян, хореограф Светлана Косорукова и художник Юлиана Лайкова. Четырехчасовой спектакль компактно располагается в русле тех течений русского театра, что одинаково характерны как для Вахтангова, так и для Туминаса (и даже Бутусова). В манере жесткого театрального гротеска экзотика сурового скандинавского мифа преломляется в фантазии, черпающей формы в непреходящих аллюзиях и узнаваемых паттернах сегодняшнего дня. Так, сквозь спектакль проходит образ женщин-птиц с пронзительными криками и характерной пластикой (отметим орнитологически-верную требовательность постановщиков) призывающих сражение и смерть. Эти девушки-валькирии, подобранные в единой худощавой комплекции, обезличенные с помощью рельефного грима и бесформенных костюмов, резко оттеняют по-античному скульптурных воинов-мужчин. Последние натурально смешны и нелепы в своей гипертрофированной мужественности, сотканной из лоскутов различных сериальных шаблонов «воинов древности». Противостоят тут, в сущности, не женщины мужчинам, а мужчины своей же архаичной героической воинственности. При этом коварные гарпии – женщины лишь по сюжетным функциям, но больше демоны, протиснувшиеся в надлом больного мира на запах отгнивающих идеалов и ценностей. В них тоже гротеск некоего юродства, только с привкусом ужаса.
Бутафория спектакля распространяет свою природу театрального фейка на общий смысл. Деревянные мечи, воткнутые в погост из свернутого каната (нечто вроде «Железного трона» из известного произведения) – эмблема еле-сдерживаемого и доживающего свою суть почтения к прошлому и его великим мертвецам. Алый плащ викинга стал куском сваленной шерсти, кое как натягиваемый на торс очередного мстителя. Из четырех стихий, которыми дышит мощь норвежского духа, ощутимость имеет лишь вода, обильно увлажняющая планшет Новой сцены из жестяных ведер и пластиковых стаканчиков (оскорбительно для воды); суровые же валуны летают по полу без всякого смущения.
«Легенда о Хромоножке» весьма откровенно, даже на уровне фактуры, дезавуирует очарование незапамятного прошлого, которое, несмотря на обилие жестокости и слепоты его персонажей, было для Бьернсона источником веры в грядущий национальный идеал, ибо несло жизнеутверждающее начало пафоса. Хульда дает себя сжечь вместе с домом и свои возлюбленным – и здесь не паника души, потерявшей смысл, а уверенное презрение к смерти. Вахтанговский спектакль, не являясь примером радикального прочтения классики (даже наоборот – вполне типичного и в духе времени), помогает увидеть насколько нежизнеспособен романтизм в реалиях сегодняшнего дня. Легенда, хочет сказать спектакль, – это такая старая история, слушать которую можно лишь на языке иронии и с помощью сильной стимуляции зрения и слуха. Путь к сценичности «Хульды» Владимир Бельдиян обрел через иссушение в ней всей поэтической высоты, которой требовать сегодня, впрочем, довольно глупо. Взамен она предлагает весьма крепкий, пронизанный визуальными символами, театральный экшн, погружающий зрителя в атмосферу мрачноватого задора и предлагающий ему в (очередной раз) прожить трагедию как хоррор, замешенный на фарсе. В пространстве современного русского театра это наиболее непосредственный и надежный путь к сердцу зрителя, который на четверть возможного заполнит зал.
