22 декабря в Концертном зале «Зарядье» состоится 2-й концерт VIII Международного фестиваля «Опера Априори». В программе – две российские премьеры, одна из которых принадлежит перу французского композитора Филиппа Эрсана – «Пять пьес для оркестра». Российскому зрителю Эрсан известен в основном (и почти исключительно) по оратории «Тристия», которую в 2016 году заказал для Дягилевского фестиваля Теодор Курентзис. Zond поговорил с композитором о поэзии заключенных, грядущей премьере и смешении музыкальных эпох.
В России с вашей музыкой знакомы, пожалуй, узкие круги меломанов и музыковеды. Отчасти это упущение было восполнено в 2016 году, когда на Дягилевском фестивале Теодор Курентзис и MusicAeterna исполнили вашу оперу «Tristia». Смогли ли вы тогда оценить эффект, произведенный вашей музыкой на российскую публику?
В России «Тристия» исполнялась четыре раза: дважды в Перми, по одному разу в Санкт-Петербурге и в Москве, и концерты неизменно проходили при полных залах. Естественно, это помогло сделать мою музыку более известной в России. Хотя, конечно, для полноценного признания нужно время.
фото Александры Муравьёвой
Литературная основа «Тристии» – поэзия французских заключенных. Во время работы с Курентзисом она была «расширена» за счет российских источников. В советской и российской культуре – это один из важнейших пластов и богатый источник «высокого» искусства. Поменялось ли ваше отношение к этой теме в процессе работы над опусом и как это обогатило его музыкальный язык?
Безусловно, моя работа с заключенными во Франции приобрела совершенно новое измерение, когда Теодор Курентзис заказал мне «Тристию». Я перешел от краткой формы к длинной («Тристия» длится полтора часа) и, чтобы избежать единообразия, мне пришлось искать тексты, которые бы сильно отличались друг от друга и выражали полярные чувства и смыслы. В выбранных стихах есть всё: и грусть, и бунт, и грубость, и возвышенность. И именно этот поиск крайнего разнообразия и стал действительным новаторством второй редакции. Нужно было избежать однообразия. Нова для меня и форма «Тристии»: я даже не могу точно определить её жанр: оратория или опера, концертное произведение или музыкальный спектакль... Скорее всего, в ней есть немножко от всего этого.
22 декабря на фестивале «Opera Apriori» прозвучат «Пять пьес для оркестра» – так же впервые в России. Какое место среди ваших симфонических сочинений занимает этот цикл?
Этот цикл довольно старый – он был написан в 1997 году, и в течение десяти лет после премьеры его очень часто исполняли во Франции. «5 пьес», безусловно, одно из тех моих произведений для оркестра, которое принесло мне успех у французской публики. Наверное, это связано с тем, что оно доступно для большинства оркестров благодаря довольно небольшому инструментальному составу.
Существует ли какая-то связь между ним и «Пятью пьесами для оркестра» Шёнберга (первый опус для большого оркестра, написанный австрийским композитором в свободной атональности – Z.)?
Кроме названия мало общего! Среди пьес Шёнберга мне не очень нравится первая («Предчувствие» – Z.), и я даже это ироничным образом обыграл: ближе к концу мы слышим короткое остинато, очень механическое и намеренно искусственное, в исполнении духовых инструментов. Нечто подобное есть и во второй моей пьесе.
Вы помните наиболее удачные исполнения «Пяти пьес»?
Очень хорошие воспоминания связаны с Оркестровым ансамблем Парижа, Симфоническим оркестром Бретани и Бергенским филармоническим оркестром (Норвегия).
А чего вы ждете от российской премьеры «Пяти пьес»? Ведь Максим Емельянычев уже исполнял их с Шотландским камерным оркестром...
Да, я знаю, что Максим несколько раз дирижировал этот цикл, в частности, во Франции в Тулоне, но я тогда не смог присутствовать на концерте. Жду с нетерпением выступления русских музыкантов – обожаю звучание русских оркестров!
фото Александры Муравьёвой
Когда мне было 20 лет, я писал очень радикальную авангардную музыку. Но не могу сказать, что это было искренне: тогда я, прежде всего, хотел быть модным. Мне потребовалось около десяти лет, чтобы понять, что «выпендриваться» – не совсем моё. Это произошло в начале 1980-х: как раз тогда в моих сочинениях стали появляться отсылки к прошлому.
Есть ли какие-то особенные композиторы, исполнители или произведение, которые повлияли на ваш музыкальный вкус?
Для меня было очень важным открытие Малера в конце 60-х. Потом неевропейская музыка (во многом благодаря моему учителю Андре Жоливе). Затем, в середине 70-х, я познакомился с музыкой барокко – во многом благодаря Жорди Савайю (испанский гамбист, важная фигура аутентичной музыки – Z.).
Вы написали три оперы. Последняя («Молнии») появилась в этом году, а две другие («Замок в Карпатах» и «Черный монах») выходили с большими промежутками и писались в течение нескольких лет. Означает ли это, что обращение к опере для вас было связано с особенным напряжением творческих сил?
Безусловно, опера требует мощной мобилизации энергии! Я очень люблю эту форму, и то, что я написал только три – это случайность. Несколько проектов провалилось...
Как вы относитесь к опере?
Оперу можно считать тотальной формой искусства, поскольку она объединяет музыку, пение, театр и изобразительное искусство, а иногда и танец, и видео. Но моя страсть к ней не исключительна, что подтверждает каталог моих работ, который очень разнообразен.
фото Cathy Bistour
С чем был связан ваш интерес к чеховскому «Черному монаху»?
Я прочитал повесть, когда был подростком. Потом узнал, что Шостакович в конце своей жизни задумал сделать из нее оперу, которая, к сожалению, так и не увидела свет. Но сам замысел был замечателен. Сперва идея перенять незавершенный проект Шостаковича меня пугала. Но мой брат (автор либретто), увлеченный повестью Чехова, в конце концов преодолел мое сопротивление.
Вы как-то говорили, что деление музыки на периоды – условно. Считаете ли вы себя современным композитором?
В своей музыке я не отказываюсь ни от мелодии, ни от тональной гармонии. Так что меня обычно не относят к «современным» композиторам, а, скорее, к «постмодернистским». Не знаю, насколько полезны эти клише...
фото: Cathy Bistour, Александра Муравьева
